<<
>>

Глава 8. ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ЭФФЕКТИВНОСТЬ И СОЦИАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ

§ 1. ТРАДИЦИОННЫЕ представления об экономической эффективности

В прежние времена политическая экономия социализма использовала довольно стандартный измеритель для определения макроэкономической или, как тогда было принято говорить, «социально-экономической эффективности» народного хозяйства.

В качестве результата рассматривался валовой внутренний продукт, совокупный общественный продукт или национальный доход. По поводу этих различий измерителей шла довольно значительная дискуссия. В качестве затрат рассматривался либо совокупный фонд рабочего времени, либо так называемый среднесписочный состав совокупного работника общества. В ряде случаев в качестве затрат пред- лагалось рассматривать не только затраты живого труда, но и затраты фондов, природных ресурсов, т. е. всю совокупность затрат в экономике.

Показатель эффективности в любом случае получался весьма противоречивым: наверху, в числителе, даже если брался национальный доход или конечный продукт, оказывался результат, измеренный...

затратами, внизу, в знаменателе,— те же самые затраты, но уже непосредственно, как источник для получения результата. Сравнение одного затратного показателя с другим давало не слишком адекватное представление об экономической эффективности.

Тем не менее валовой национальный продукт, или национальный доход на душу населения, — это те измерители, которые дают весьма содержательное представление о макроэкономической эффективности и не случайно поэтому достаточно широко используются и в современной западной статистике.

Рассуждая о политической экономии социализма, нельзя забывать и о том, что достаточно традиционным в ней был и другой подход, когда в качестве результата авторы пытались рассмотреть всю совокупность слагаемых, обеспечивающих свободное всестороннее развитие человека, его благосостояние.

В этом случае предлагался либо так называемый «продуктовый» вариант, когда в качестве числителя брался интегральный фонд благосостояния и свободного всестороннего развития человека (не только фонд потребления, но и все те затраты, которые осуществлялись в социокультурной сфере, плюс целый ряд других, связанных со стоимостным измерением затрат на развитие человека); либо предлагался несколько фантастический (поскольку он не имел количественного измерения и практически не использовался) показатель эффективности, требовавший соединения в качестве результата показателей материального потребления, величины достигнутого в данном обществе свободного времени (как времени, свободного развития человека) и некоторой коли-чественной меры превращения труда в потребность (в твор-ческую деятельность, реализующую потенциал личности). Последний показатель фактически так и не был найден; ин-тегрировать эти три трудносоизмеримых слагаемых результата социально-ориентированной экономики фактически оказалось невозможно.

Однако был предложен весьма остроумный и адекватный действительной сущности социальной ориентации экономики показатель, суть которого состояла в соотношении фондов свободного и рабочего времени общества.

Во всяком обществе проблемой является достижение оп-ределенной меры свободного всестороннего развития человека. Для этого, естественно, требуются существенные затраты материальных ресурсов, труда, а значит, и совокупного ра-бочего времени общества. Таким образом, соотношение сово-купного фонда свободного времени, т. е. времени, в течение которого человек развивается как личность, обогащая себя не за счет, а совместно с другими членами общества, — на одном полюсе; затраты совокупного фонда рабочего времени в рамках репродуктивного трудового процесса — на другом — таков показатель социальной ориентации экономики.

Как конкретно можно посчитать такой результат и затраты? Достаточно просто. Представим себе один миллион жителей, который располагает в течение астрономического года стабильным объемом физического времени.

Часть этого вре-мени всегда будет тратиться на осуществление физиологиче-ских нужд: сон, еда и т. д. Какая-то часть будет затрачена, как рабочее время общества, т. е. время, в течение которого человек будет осуществлять непосредственно трудовую деятельность. Некоторая часть окажется для миллиона жителей временем свободной творческой деятельности. Туда войдет и труд тех, кто занят в сфере науки, искусства, образования, туда войдет и свободное время (т. е. время, в течение которого человек осуществляет свое развитие) всех членов общества. Но туда не войдет время, которое мы теряем на транспорте, на стояние в очереди, на плохо организованную бытовую систему. Так удается измерить реальный социальный результат — свободное время и те затраты, которые это ¦сообщество вынуждено осуществлять для достижения этого результата или просто растрачивать вследствие неэффективности социально-экономической организации.

Конечно может показаться, что значительная величина свободного времени во всяком обществе может быть достигнута просто за счет снижения уровня утилитарного потребления. Однако, принимая во внимание, что определенный уровень утилитарного потребления является абсолютно необходимым условием творческой деятельности, такого рода предположения становятся достаточно фантастическими: прежде чем заниматься наукой, искусством и образованием, человек должен получить определенный уровень утилитарного потре-бления. В противном случае творческая деятельность окажется всего лишь благопожеланием, а мы измеряем реальное свободное время, т. е. то время, в течение которого осущест-вляется развитие человека, а не просто бездельничание.

Наряду с этими, не слишком понятными и не слишком привычными для традиционного экономического подхода фор-мулами, нужно вспомнить о подходе к проблеме экономической эффективности в рамках т. н. «системы оптимального функционирования экономики» (СОФЭ). В данном случае предполагалось, что возможно построение оптимизационных математических моделей (в ряде случаев базировавшихся на оптимизационной динамической модели межотраслевого баланса), в соответствии с которыми удается найти некоторую универсальную интегральную функцию полезности в обществе, по которой оптимизируются соотношения пропорций между различными составными частями совокупного общественного труда и совокупного общественного продукта.

Общая идея СОФЭ об измерении экономической эффективности по принципу меры приближения к некоторой оптимальной, зафиксированной точке, является крайне важной для переходной экономики, где конечная цель перехода — задача достаточно жесткая и наиболее важная мера приближения к этому оптимуму при определении некоторого набора затрат, заданных пропорций и некоторых абсолютных ограничений, нарушение которых недопустимо ни при каких условиях (например, ограничений гуманитарного, экологического характера, ограничений, связанных с глобальными проблемами человечества и т.

д.).

Наконец, хотелось бы напомнить и о подходе к пониманию эффективности в «экономике», рассматривающем функционирование рыночной экономики, базирующейся на частной собственности. В данном случае под эффективной макроэкономикой, как правило, понимается равенство спроса и предложения, достигаемое при полной занятости и отсутствии инфляции. Безусловно, такое равновесие и такое состояние оптимума в реальной рыночной экономике является недостижимым. В зависимости же от того, насколько экономическая система приближается к этой задаче, классический «экономике» оценивает эффективность этой системы на макроуровне. На уровне фирмы в большинстве случаев мерой эффективности фактически становится прибыль (исчисляемая различными методами) в соотношении с издержками.

Анализ макроэкономических проблем эффективности предполагает учет и определенных разновидностей классического «Экономикса», возникших в современных условиях. Прежде всего, это неокейнсианские модели экономического равновесия и экономического роста, где обязательно принимается во внимание соотношение совокупного спроса и совокупного предложения в экономике. Только при условии их сбалансированности мы можем говорить об эффективной экономической системе.

Насколько возможно использование в переходной экономике не только традиционного подхода Экономикса, ориентированного на рыночную экономику, но и тех подходов к эффективности, которые предполагались для нерыночной, па своей сути, экономической системы?

Представляется, что возможность использования последних подходов к эффективности наряду с традиционными подходами Экономикса весьма велика, ибо переходная экономи- ка — это система, в которой, с одной стороны, остается значительный слой нерыночных отношений (во многом дорыночных отношений, базировавшихся не на переразвитии, а на недоразвитии современных отношений товарного произ-водства), а с другой — отношений пострыночных, возникающих на базе «снятия» рыночной системы хозяйствования, создания более эффективных, более сложных хозяйственных и социально-экономических механизмов.

Такого рода соединение до и пострыночных механизмов, при наличии рынка, как одного из слагаемых переходной экономики, а также ориентация экономики на развитие человека как высшая целевая установка этой хозяйственной системы — все это позволяет искать критерии эффективности, интегрирующие названные выше подходы.

Говорить о готовых моделях такой интеграции было бы пока преждевременно, т. к. теория переходной экономики только складывается.

Однако в любом случае можно зафиксировать, что сутью такого нового интегрирующего измерения эффективности могла бы стать система показателей, отражающая степень приближения реальной переходной экономики к той оптимальной точке, которая является целевой для перехода от прежней тоталитарной системы к новой. Соответственно минимизация социально-экономических, природных и иных затрат на осуществление этого перехода, при наличии рыночной и иной макроэкономической сбалансированности в обществе будет, с одной стороны, измерителем затрат, с другой — некоторым ограничением, которое нельзя обойти при движении к этому оптимуму.

В зависимости от моделей переходной экономики точка, к которой должна приближаться наиболее эффективная модель, может быть определена по-разному. Это может быть модель движения к рынку любой ценой — так называемое движение к точке невозврата, провозглашенное теоретиками «шоковой терапии», когда высшей целью является становление адекватного представлениям монетаристской школы механизма хозяйствования (прежде всего, рыночного механизма) и отношений собственности (прежде всего, частной), а потери общества должны быть минимальными (речь идет не столько о затратах, сколько о потерях, поскольку реальная практика указывает на то, что глобальный кризис является неизбежным следствием стремления попасть в эту точку невозврата).

Возможна и другая модель, связанная с ориентацией на экономику для человека. В этом случае критерий для оптимальности может быть задан по принципу фиксации количества и структуры свободного времени (при определенном нормативном уровне благосостояния) при минимизации затрат на осуществление этого перехода. Естественно, что определенный объем и структура свободного времени общества будут связаны с соответствующей социально-экономической структурой и соответствующим механизмом хозяйствования. Однако экономическая эффективность — это одна сторона проблемы достижения социальной справедливости в рамках социально-ориентированной экономики и той цены, которую общество должно заплатить за реализацию этой целевой установки.

Возникает и такой вопрос: действительно ли утверждение, что социальные результаты и социальная справедливость — это антитеза экономической эффективности, некоторый вычет из того объема экономических ресурсов, которыми обладает общество? Быть может, правомерен и обратный подход, когда социальная справедливость и социальная ориентация экономики будет рассматриваться как важнейший стимул, как важнейшее средство повышения экономической эффективности? Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться к характеристике социальной справедливости в переходной экономике.

§ 2.

социальная справедливость: что это такое!

Мечты о справедливом обществе существовали, пожалуй, с того момента, когда возникла реальная социальная организация человечества. Идеальное государство Платона в качестве некоторого идеала сменилось идеалами христианства относительно общества, в котором богатому войти в храм труднее, чем верблюду проскочить в игольное ушко. Социаль-ная справедливость прокламировалась в рамках средневековых ересей, действовала как мотив во время крестьянских революций, существовала в качестве некоей абстрактной установки во времена Ренессанса и позже, — когда челове-чество пыталось бороться за новую социально-экономическую систему, преодолевавшую внеэкономическое феодальное при-нуждение, в XVII—XIX веках. Так или иначе, формировалась модель общества, в котором справедливость, — этот вечный идеал угнетенной части человечества — будет достигнута теми или другими методами.

Однако до нового времени представления о социальной справедливости оставались не более чем некоторой нравственной установкой о том, как должно или может быть, если исходить из романтического, утопического представления, устроено справедливое общество.

Так что же такое, эта социальная справедливость? Какое общество может быть названо справедливым? Какая экономическая система может отвечать этому высокому требованию?

Эмпирически достаточно понятно, что «справедливой» •обычно называют такую систему отношений, в которой распределение жизненных благ осуществляется по мнению большинства .. . справедливо. За этой тавтологией скрыт достаточно глубокий смысл, а именно: социально справедливой может быть названа такая экономическая и социальная система, которая объективно соответствует стандартам экономического поведения, потребностям, интересам большей части членов данного исторически определенного общества. Соответственно это та система экономических отношений (в первую очередь — отношений распределения), которые субъективно воспринимаются большинством членов общества как справед-ливые, т. е. соответствующие тем экономическим устоям, ко-торые они считают «естественными», нормальными, адекват-ными для самих себя.

Другое дело, что эти «естественные» условия жизни всякий раз оказываются исторически конкретными, когда-то возникающими, когда-то исчезающими, т. е. исторически преходящими условиями социально-экономической жизни. Но обществом на определенном этапе его развития такие отношения и механизмы собственности и распределения воспринимаются как «естественные». Для (феодальной системы естественным казалось то, что «благодарные люди» — те, кто осуществлял прямое внеэкономическое принуждение по отношению к большей части населения, живут намного богаче, чем подавляющее большинство крестьянского, ремесленного населения — тех, кто создавал богатство для относительно не-многочисленных сословий дворянства и духовенства.

Относительно недавно (всего лишь двести-триста, а где-то всего лишь сто лет назад) возможность внеэкономиче^. ^го, основанного на насилии присвоения общественного богатства стала восприниматься большинством членов общества как вопиющая несправедливость, как нарушение «естественных» оснований человеческой жизни. Естественным же стал строй буржуазных, рыночных отношений, где каждый имеет право на равных конкурировать с другими, считая, что именно эти отношения свободной конкуренции выступают в качестве важ-нейшего критерия социальной справедливости.

Однако очень быстро выяснилось, что не только период первоначального накопления с его кровавым законодательст-вом и широким использованием все того же неэкономического принуждения с целью обезземеливания крестьян и фор-мирования класса наемных работников, лишенных средств производства, несет в себе заряд несправедливости. Этот пе-риод сменяется системой классического капитализма XIX века, в которой равноправие оказывается весьма своеобразным, а «справедливость» системой, в которой большая часть членов общества лишена средств производства и воспроизводится как собственник рабочей силы, которому едва хватает по- лученной в конце месяца или недели заработной платы длж того, чтобы продержаться до следующей получки. Причем в девятнадцатом веке этой получки хватало только на минимум пищи и самую простую одежду при скверном жилье.

Другая часть членов общества (как правило, меньшая) воспроизводилась в условиях этого «справедливого» порядка в качестве собственников средств производства. В конце воспроизводственного цикла у них в руках «почему-то» оказывалась сумма денег, вполне достаточная не только для того, чтобы воспроизвести то общественное богатство, тот капитал, который они использовали для производства, но и получить еще прибыль, используемую как в форме личного дохода, вполне достаточного для того, чтобы иметь особняк и многое другое, чего были лишены сотни наемных рабочих, так и идущую на накопление, являвшееся прерогативой класса собственников средств производства, класса капиталистов.

Это общество достаточно быстро стало восприниматься значительной частью населения как общество несправедливое,, что стало одной из предпосылок целой цепи социальных революций и потрясений как в девятнадцатом, так и двадцатом столетиях. Пролетарские революции во Франции и Восточной Европе, Великая Октябрьская Социалистическая революция и революции в Венгрии и Германии, борьба наемных рабочих за свои права практически во всех, тогда еще империалистических державах, обладавших огромными колониями, борьба колоний и полуколоний за свою независимость — все это были реальные проявления борьбы общества за новый социально- экономический порядок, против несправедливости.

Сегодняшняя система, базирующаяся в развитых государ-ствах на модели «общества благосостояния» («общества двух третей»), включающей значительные перераспределительные процессы, пожалуй, в большей степени отвечает критериям социальной справедливости. Она воспринимается большинст-вом жителей (этими самыми «двумя третями») именно как справедливое общество. Но этого нельзя сказать о большинстве населения стран всемирного рыночного хозяйства, и прежде всего, о тех 80%, кто живет в странах все более отстающих от развитых стран, в которых сосредоточено всего лишь двадцать процентов населения.

Наконец, нельзя не упомянуть и о том, что в обществе так называемого «реального социализма» узкая прослойка «номенклатуры», (т. е. устойчиво воспроизводимой специфической бюрократии), присваивала несоразмерно большую часть общественного богатства. При этом она использовала меньшую часть этого богатства в качестве личных привилегий, а большую его часть просто разбазаривала. Тем не менее ситуация, при которой чиновник ездит в бронированном лимузине, проживает в особняке и питается из закрытого распре- делителя, в течение долгих десятилетий воспринималась как нормальная и социально-справедливая. Лишь в последнее десятилетие существования этой тоталитарной структуры, незадолго до «перестройки», понимание того, что привилегии бюрократам являются социально-несправедливыми (не говоря уже о том, что вся система в целом является социально несправедливой), стало постепенно нарастать в обществе и явилось одним из важнейших условий слома господства бюрократической системы.

В результате в науке и обыденном сознании к настоящему времени сложились три основных исторически определенных критерия социальной справедливости: уравнительный (до буржуазный), рыночный (объявляющий справедливым распределение доходов по факторам производства) и «социалистический» (в соответствие с которым справедливо лишь распределение по труду при наличии равных минимальных гарантий для всех членов общества).

Итак, исторически специфическое определение социальной справедливости — это соответствие системы экономических отношений (прежде всего, отношений распределения) тому «стандарту» поведения, потребностей, интересов, которые объективно доминируют в конкретном обществе на данном этапе его развития и воспринимаются большинством его членов, как справедливые, как адакватные экономическим ус-тоям общества.

Кроме исторически специфического определения социальной справедливости, как особого для каждого конкретного общества на конкретном этапе развития, существует еще и общеисторическая дефиниция социальной справедливости как такой системы социально-экономических отношений, и прежде всего — распределения, которая соответствует, если угодно, «сверхзадаче» развития человечества, установке создания условий для максимального использования творческого, (креативного) инновационного потенциала человека.

Подобного рода «сверхзадача» фактически во многом пронизывает и предшествующую историю человечества, где лозунги уравнительности (во многом связанные с лозунгами социальной справедливости) были обусловлены не только задачей перераспределения несправедливо концентрирующегося в руках немногих общественного богатства, создаваемого трудом большинства, но и с задачей создания реальных возможностей каждому проявить свои человеческие качества, стать человеком, личностью. С этим во многом была связана и борьба тех, кто был объектом внеэкономического принуждения — рабов, крепостных, жителей авторитарно-бюрократических государств так называемого «реального социализма». С этим же во многом была связана борьба наемных рабочих и других жителей современного рыночного сообщества (совре- менного в широком смысле слова: включая сюда историю во-семнадцатого и девятнадцатого, а не только двадцатого века). Такой критерий становится особенно важным сегодня, на ру-беже третьего тысячелетия, на рубеже превращения творческой деятельности человека в важнейший источник экономического роста и общественного развития.

Почему же все-таки объективно обусловлена и столь настоятельна борьба человечества за социальную справедливость и, в частности, почему требование социальной справедливости является одной из важнейших установок переходной экономики?

Прежде всего, потому, что справедливость — это такая экономическая категория, которая максимально близка к нравственным критериям общества. Критерий социальной справедливости и критерий нравственности экономической системы — это во многом совпадающие, пересекающиеся в своей сущности общественные понятия. Если же мы собираемся создавать экономическую систему, безнравственную по своей сути, то такая система будет, во-первых, экономически неустойчивой и, во-вторых, экономически неэффективной.

Ее неустойчивость будет обусловлена тем, что регулирование социально-экономической жизни лишь на основе волевых, юридических норм, без нравственного «стандарта» поведения человека, ориентированного на воспроизводство этой экономи-ческой системы — такое общественное устройство делает не-обходимым либо чрезмерный аппарат подавления (как это происходило во всяких тоталитарных системах, безнравствен-ных в своей основе, или в системах, основанных на чрезмерной степени эксплуатации в рамках рыночной модели, столь же безнравственных), либо эта система придет в состояние самораспада. Последнее, т. е. отсутствие мощной системы на-силия при наличии тенденции к самораспаду экономики, яв-ляется типичной чертой современной хозяйственной системы (здесь, я имею в виду экономику России и многих других пост-тоталитарных государств начала девяностых годов, где без-нравственность социально-экономической системы, реализую-щей модель «номенклатурного капитализма», явилась одним из слагаемых общего распада хозяйственной жизни).

Задача достижения экономической эффективности безнравственной системой также не может быть реализована, поскольку отсутствие нравственных установок существенно снижает общую мотивацию труда, а самораспад общества — это важнейший барьер на пути экономического развития, эконо-мического роста.

Однако внеэкономические, нравственные соображения— это всего лишь одно из слагаемых проблемы объективной обусловленности движения к социальной справедливости.

Более существенно для исследователя-экономиста сообра- жение собственно экономического характера. Необходимо показать, что социально-справедливая экономическая система максимально эффективна и в чисто утилитарном отношении. Для этого нужно обратиться к анализу так! называемого противоречия социальной справедливости и экономической эф-фективности.

§ 3. противоречие экономической эффективности и социальной справедливости

Противоречие экономической эффективности и социальной справедливости — это современная превращенная форма об-щеэкономического противоречия между производством и по-треблением.

Их соотношение (в рамках фиксированного периода времени)— это соотношение по принципу «больше-меньше»: чем больше мы тратим на производство, тем меньше остается для потребления, и наоборот. Аналогичное соотношение наблюдается и в процессе воспроизводства: чем больше идет на накопление, на инвестиции, тем меньше остается для развития потребительского сектора в будущем. Наконец, это противоречие может приобрести вид противоречия между рабочим и свободным временем: чем больше одно, тем меньше другое; а также трудом и продуктом, используемым для утилитарного потребления и для развития социокультурной сферы — сферы, в которой осуществляется свободный прогресс человеческой личности, обучение, наука и культура.

Все эти противоречия включают в себя не только взаимоотрицание, но и единство двух сторон при условии осуществления социальной ориентации экономики, ибо производство и инвестиции — это не более, чем вложения, которые мы осуществляем сегодня для того, чтобы завтра получить рост социального результата. И наоборот, вложения в потребительскую сферу — это вложения в развитие человека, а человек — главный экономический ресурс, главный и гочник экономического роста (тех же инвестиций, того же nji іизводства) на следующем этапе воспроизводственного цикла.

Соответственно и противоречия между свободным и рабочим временем разрешаются по тому же принципу, т. е. превращением рабочего времени во время творческой деятельности— время, обеспечивающее свободное развитие человека, а свободное время, превращаемое во время развития личности, становится ни чем иным, как временем создания главной производительной силы всякого общества—человека, работника.

Традиционно в экономической теории, анализирующей это противоречие (а это, как правило, школы, так или иначе связанные с «Экономиксом») рыночное саморегулирование рассматривается как максимально эффективная хозяйственная система. Соответственно, экономическая эффективность (с точки зрения такого рода теоретиков) достигается только в рамках свободно развивающейся рыночной системы, либо, в лучшем случае, рыночной системы с некоторым минимальным вмешательством государственных и иных регулирующих органов. Естественно, такая система является антагонистичной по отношению к системе перераспределения, выравнивания доходов.

Социальная справедливость в рамках этого подхода фак-тически фиксируется всего лишь как механизм перераспре-деления с целью предотвращения чрезмерной дифференциации доходов, социального положения граждан в условиях свободного развивающегося рынка. Несложно сделать вывод, что такого рода перераспределение должно снижать (и действительно снижает) те стимулы, которые создает рынок, а именно стимулы связанные, с одной стороны, с возможностью быстрого обогащения, с другой — опасностью разорения и безработицы.

Отсюда отрицательное соотношение этих двух полюсов противоречия: социальной справедливости, понимаемой как уравнительные тенденции, и экономической эффективности, понимаемой как максимизация извлечения прибыли при сбалансированности спроса и предложения, отсутствии инфляции и полной занятости в рамках рыночного хозяйства.

И социальная справедливость, и экономическая эффективность при таком подходе оказываются крайне «обужены», ибо фактически эти понятия трактуются в превратном виде, выхолащивающем их реальный смысл: экономической эффективности как меры приближения экономики к задаче свободного развития человека, и социальной справедливости как той системы отношений (в частности, распределения), которая в наибольшей степени обеспечивает возможность реализации творческого, инновационного и трудового потенциала человека.

Тем не менее это противоречие реально, поскольку большая часть экономики сегодня является рыночной, где экономическая эффективность объективно действует в «узком» смысле. Социальная же справедливость реализуется главным образом благодаря перераспределительным механизмам посредством вычетов из доходов одних групп населения и добавок к доходам другим. Последнее и есть ни что иное, как внутренний барьер ограничения на пути развития рыночной экономики в отличие от потенциально возможного качественного изменения как сути экономики, так и природы социальной справедливости. Отсюда следует характеристика противоречия социальной справедливости и экономической эффективности, как реальной, но превратной («прячущей», камуфлирующей» содержание) формы общественного противоречия производства и потребления.

Всегда ли экономическая эффективность и социальная справедливость антагонистичны?

Даже опыт рыночных экономик, «продвинутых» в социальном отношении (связанных с самоотрицанием многих институтов рынка), прежде всего опыт обществ, ориентированных на социально-демократическую модель экономики, или модель социального рыночного хозяйства, показывает, что без определенной меры социальной справедливости эти системы развиваться не могут.

Определенная мера перераспределения, выравнивания доходов, создания социальных гарантий и равных стартовых условий является абсолютно необходимым условием экономического развития современной технологической системы, базирующейся на все большем использовании квалифицированного и творческого труда.

Наличие альтернативных тенденций на протяжении восьмидесятых годов двадцатого века (некоторый ренессанс либеральных теорий, монетаризма и других теорий, требующих минимизации вмешательства государства), а так же кризисы социал-демократической доктрины не отрицают только что сказанного. Монетаристские идеологические установки лиде-ров тех или иных буржуазных государств (тетчеризм в Англии, рейгономика в США и т. п.) мало изменили реальные механизмы отношений распределения в этих странах и до-статочно быстро закончились. Даже в США рейгономика ока-залась вытеснена «Клинтономикой». В любом случае, однако, определенное чередование либеральных и социал-демократи-ческих доктрин незначительно изменяет механизмы социаль-ного регулирования экономической жизни. Отношения пере-распределения — объективная закономерность внутренне про-тиворечивой экономики развитых стран, где есть действитель-ные достижения социальной справедливо/ги, но без качест-венного отрицания устоев этой экономической системы (на это, естественно, не идет истеблишмент). Эти достижения связаны с временным снижением экономической (рыночной) эффективности в случае, если развиваются только перерас-пределительные механизмы, не меняющие сути рыночной бур-жуазной экономики. Отсюда периодический «откат» назад к рыночной «несправедливости» (или, если следовать адептам рынка, рыночной «справедливости»). Затем в результате на-растания поляризации и социальных конфликтов, обострения проблем нехватки квалифицированной рабочей силы и т. д. возникает обратная тенденция ((как это произошло, скажем, в Соединенных Штатах в 1992 г.).

Не могу не упомянуть и о том, что проблема социальной справедливости в современном мире всякий раз оказывается жестко связанной с социально-политическими вопросами. Достаточно часто в качестве классического примера, подтверждающего правомерность противоречия между социальной справедливостью и экономической эффективностью, использу-ется пиночетовская модель социально-экономической жизни Чили семидесятых-восьмидесятых годов, построенная на крови, прямом подавлении демократических движений, физическом уничтожении законного правительства Альенде. Сначала были провозглашены монетаристские ценности (прежде всего,, «свободный рынок»), а недавно Чили начала пропагандиро-ваться, как страна, достигшая невиданных чудес в области экономической эффективности. При этом упоминалось, что отказ от «социальной справедливости» позволил этой системе разрешать достаточно успешно и социальные проблемы.

Международная статистика, однако, говорит, что резуль-татом реализации этой модели оказался огромный провал в решении простейших, базисных социальных вопросов: прежде всего таких, как реальная заработная плата и реальные доходы большей части населения. По этим показателям чилийская экономика лишь к концу восьмидесятых годов достигла того стандарта, который имелся в начале семидесятых (в период правительства Альенде). И этот провал был связан не только с экономической политикой монетаризма, но и с политической системой, базировавшейся на прямом запрете любых форм самоорганизации трудящихся, начиная от профсоюзов и заканчивая политическими партиями.

Позитивные и негативные примеры, характеризующие зарубежный опыт, однако, не дают ответа на теоретический вопрос о ключевом звене, позволяющем соединить социальную справедливость и экономическую эффективность так, чтобы первая была условием роста второй в переходной экономике. Между тем принципиально этот ответ найден уже давно — только «дорогая» рабочая сила заставляет экономику переходить от экстенсивного к интенсивному типу развития, добиваясь прироста производства и улучшения качества за счет научно-технического прогресса, а не снижения (относительного или абсолютного) «цены труда».

Принципиально эта связка «работает» следующим образом. Гарантированный минимум заработной платы и система социальной защиты уже и еще нетрудоспособных создают «подпор», не позволяя покупателю рабочей силы снижать «цену труда». Более того, социальные гарантии и наличие сильных организаций трудящихся (профсоюзы, левые политические партии и фракции в парламенте), способных их отстаивать, гарантируют и реализацию тенденций возрастания «цены труда» по мере роста квалификации и инновационного потенциала работников. В условиях жестких «ограничений снизу» для предпринимателя единственно доступным способом повышения конкурентоспособности товаров и соблюдения все ужесточающихся экономических, социальных и т. д. нормати-вов, задающих «рамки» рынка, становится экономия труда и других ресурсов за счет автоматизации производственного процесса, развития ресурсо- и трудосберегающих технологий и другие инновации.

В переходной экономике эта закономерность может реали- зовываться лишь при условии перехода к тому качеству роста, которое выше было названо «экономикой для человека». Реализовывавшаяся вплоть до 1994 г. в России модель «номенклатурного капитализма» стимулировала развитие прямо- противоположной модели. Отсутствие стабильных социальных гарантий и установление минимума заработной платы,, пенсий и иных доходов на крайне низком уровне (в 7— 8 раз ниже официального прожиточного минимума); противодействие созданию сильных организаций трудящихся, способных бороться за повышение зарплаты; монополизация экономики и корпоративизм и бюрократизм, препятствующие как развитию конкуренции, так и нормативному регулированию- рынка — все это создало условия, когда относительная «цена труда» в России сократилась по сравнению с периодом «реального социализма» более чем на треть. Только в 1992 г. цены на товары выросли более чем в 25 раз, в то время как номинальная зарплата — в 12, в 1993 г. при общем снижении уровня инфляции в 2 раза разрыв между ростом цен на товары и номинальной зарплатой сохранился.

Альтернатива этому курсу связана не только с решением проблемы социальной защиты и повышением «цены труда»,, но и формированием иной системы отношений собственности, иной модели рынка, макроэкономического регулирования и т. п. При этом акцент на «долженствовании» не отменяет,, однако, того, что подобная модальность суть не благопожела- ние, а просто переформулировка общей закономерности экономики на рубеже XXI века, экономики, переходной от индустриального капитализма к постиндустриальному обществу: только при условии обеспечения минимума социальной справедливости, необходимого для такой переходной экономики, в частности сильной социальной защиты в обществе, возникают абсолютные барьеры на пути экстенсивного развития и создаются стимулы научно-технического прогресса и «задей-ствования» инновационного потенциала человека.

Итак, противоречие социальной справедливости и экономической эффективности реально, но реально в той мере, в какой, с одной стороны, существует общеэкономическое противоречие производства и потребления, рабочего и свободного времени, с другой — в какой существуют превратные формы этого противоречия, связанные с наличием рыночной или бюрократической системы хозяйствования. И эти превратные формы могут преодолеваться, сниматься в переходной эконо-мике. Это «снятие» возможно на пути поиска адекватных форм разрешения, но не уничтожения имманентно присущего всякой, в том числе переходной, экономике противоречия между производством и потреблением, рабочим и свободным временем.

Далее встает более конкретный вопрос: как в переходной экономике превратить систему обеспечения социальной справедливости, прежде всего систему распределения, в стимул для экономического роста? Иными словами, какая система отношений распределения обеспечивает наибольшие стимулы для предпринимательской деятельности, труда, использования инновационного и творческого потенциала работника? Ответ на этот вопрос связан с исследованием целого блока новых проблем.

Контрольные вопросы

Охарактеризуйте понимание экономической эффективности различными экономическими школами.

В чем специфика определения экономической эффективности в переходной экономике?

Каковы основные подходы к пониманию социальной справедливости? Применимы ли они для исследования переходной экономики?

Почему достижение социальной справедливости является объективно необходимым для переходной экономики? Оспаривается ли этот тезис? Если да, то почему?

В чем состоит противоречие экономической эффективности и социальной справедливости? Какова его специфика в переходный период экономики?

Каковы возможные направления снятия этого противоречия (охарактеризуйте теоретические модели и реалии переходной экономики).

<< | >>
Источник: В. В. Радаева, А. В. Бузгалина. Экономика переходного периода. 1995

Еще по теме Глава 8. ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ЭФФЕКТИВНОСТЬ И СОЦИАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ:

  1. Глава 4. ЭКОНОМИКАБЛАГОСОСТОЯНИЯ: ЭФФЕКТИВНОСТЬ ИЛИ СПРАВЕДЛИВОСТЬ
  2. 16.3. Справедливость и эффективность
  3. 16.3. Справедливость и эффективность
  4. 1.1. Исходные понятия: потребность, благо, ресурсы,эффективность, норма, собственность, труд, качество жизни, социально-экономическая система, доход, капитал
  5. Приложение 2Резолюция Экономического и Социального Совета ООН 1 989/60 от 24 мая 1989 г. «Процедуры эффективного осуществления Основных принципов независимости судебных органов
  6. Социальная справедливость как правовая ценность
  7. Глава 6. Эффективность экономической деятельности
  8. Социальная философия и идеал справедливого общества.
  9. Глава 16. ОБЩЕЕ РАВНОВЕСИЕ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ЭФФЕКТИВНОСТЬ
  10. Глава 18. НАЛОГИ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ЭФФЕКТИВНОСТЬ: ПОТРЕБЛЕНИЕ