3.3. Факторы, определяющие глубину и продолжительность трансформационного спада в постсоциалистических странах

Глубина и продолжительность трансформационного спада в разных странах различны, но при этом наибольшие в России и странах СНГ, наименьшие — в странах ЦВЕ и Балтии. Среди последних в наименьшей мере трансформационный спад поразил такие страны, как Чехия, Польша, Венгрия, Словакия, Словения, Хорватия.

социализм был навязан этим странам извне по итогам Второй мировой войны и уже в силу этого отторгался большинством населения в противоположность России, где он стал внутренним мо-ментом ее истории, ее «неотвратимой судьбой»;

ими унаследована от социализма менее деформированная ма-кроструктура не только вследствие фактора времени, но и потому, что именно СССР взял на себя основное бремя военных расходов;

в этих странах менее длительна история социализма. Вследствие этого в них в меньшей мере разрушен рыночный менталитет и выше готовность и адаптационные способности широких слоев населения к рыночным преобразованиям;

в ряде стран прорыночные преобразования, направленные на преодоление социально-экономических противоречий социализма, весьма последовательно проводились еще при социализме (в Венгрии — с 60-х годов, в Польше — с 80-х) в отличие от СССР, где начатая было в 1965 г.

в этих странах в меньшей мере был разрушен частный сектор (в Польше, например, сплошная коллективизация не проводилась вообще, а в ГДР в частном секторе было занято до трети городского трудоспособного населения), следовательно, более высокой и зрелой оказалась адаптация хозяйствующих субъектов к рыночным условиям;

более ощутимой явилась финансовая и пр. помощь со стороны Запада;

более грамотно и менее поспешно проводились рыночные преобразования, так как угрозы реставрации социализма в этих странах практически не было. Здесь также была принята либеральная модель, и соответственно проводилась политика шоковой терапии, хотя и с разной степенью жесткости и последовательности. Так, бесплатная приватизация либо не проводилась вовсе (например, в Словакии, а в Польше был проведен всенародный референ-дум, в ходе которого население высказалось против бесплатной приватизации), либо в меньших масштабах и с меньшими льготами трудовому коллективу, либо ограничивалась реституцией.

Под воздействием всех этих факторов продолжительность трансформационного спада, равно как и его разрушительная сила, оказалась менее значительной. Уже через несколько лет после официального провозглашения рыночных преобразований наметился экономический подъем в странах-лидерах, начиная с Польши, где экономический рост начался с 1993 г., а 1994 год стал годом подъема в большинстве из них, хотя темпы экономического роста и их устойчивость, оказались разными. Экономической катастрофы, подобной российской, удалось избежать даже наименее удачливым из них.

Как известно, трансформационный спад на постсоветском про-странстве принял беспрецедентные для постсоциалистического пространства масштабы, что объясняется множеством факторов преимущественно сугубо советского происхождения. Наиболее значимыми представляются следующие:

социально-экономические противоречия социализма, о которых говорилось выше, накапливались в течение самой длительной именно здесь его истории;

в силу этого, не говоря уже об особом месте СССР в рамках мировой социалистической системы, наиболее глубокими оказались структурные и технологические дисбалансы;

разрушение сформировавшегося за три четверти века единого народно-хозяйственного комплекса в результате распада СССР, внесшего весомый вклад в спад промышленного производства;

массовая эмиграция накопленного в России денежного капитала на протяжении всех 90-х годов вследствие крайне неблагоприятного инвестиционного климата, вновь несколько осложнившегося на исходе 2003 г.;

по существу всеобщая и в этом смысле беспрецедентная среди постсоциалистических стран криминализация экономической деятельности, в силу своих масштабов крайне разрушительная по своим последствиям;

возобладание стихийных процессов в разделе и переделе собственности, юридические предпосылки для начала которых формировались уже с конца 80-х годов.

Остановимся на некоторых из этих причин более подробно.

О макроэкономической несбалансированности унаследованной макроструктуры говорилось выше. В данном контексте подчеркнем лишь то обстоятельство, что именно СССР взял на себя основное бремя военных расходов. С одной стороны, так сложилось исторически, с другой — отсутствие полной уверенности в партнерах по социалистическому лагерю и даже СЭВ, что тем более важно при особой секретности информации, касающейся данного комплекса. Масштабы военного производства были огромны. Обслуживанием ВПК занималось девять отраслевых министерств, на него едва ли не исключительно работала фундаментальная и прикладная наука, в нем была занята треть рабочей силы, причем наиболее высококвалифицированной. Около 60% машиностроительной продукции имело военное назначение. Расходы на оборо- ну составляли, например, 15-20% ВВП, в то время как в США - всего около 6%.

Завершение глобального политического противостояния проти-воположных систем и окончание холодной войны обусловили резкое сокращение производства в отраслях ВПК, что сопровождалось глубокими разрушительными процессами в народном хозяйстве в целом, так как осуществлялось в огромных масштабах. Так, только за 1992—1996 гг. военное производство сократилось в 6 раз. Трагедия состояла еще и в том, что, как уже отмечалось, именно в отраслях ВПК было сосредоточено высокотехнологичное наукоемкое производство.

Разрушению подвергся и гражданский комплекс, но причина катастрофы здесь была принципиально иной. Если в ВПК реструктуризация идет по линии сокращения избыточных производственных мощностей путем их перепрофилирования в пределах возможного, пере-ориентации его развития на превращение в оборонный промышленный комплекс (ОПК), то в гражданском комплексе предстоит проведение едва ли не полной технико-технологической модернизации.

Развал единого экономического пространства, сложившегося за десятилетия советской власти, пришлось преодолевать путем восстановления нарушенных производственных связей теперь уже на межстрановом уровне, то есть по ценам мирового рынка, либо путем воссоздания недостающих звеньев собственными усилиями, что требует немалого времени, инвестиционных средств и усилий.

О негативных последствиях стремительного ухода государства из реального сектора экономики задолго до появления «наследника» говорилось уже выше.

Правда, и преувеличивать значимость этого обстоятельства не следует. Как показала социалистическая практика, государство является отнюдь не самым эффективным собственником, о чем свидетельствует и проведенная им уже в годы реформирования в три этапа конверсия ВПК, имевшая весьма плачевные для последнего последствия. Примечателен и тот факт, что при титанических усилиях китайских реформаторов им так и не удалось обеспечить рост эффективности государственного сектора, половина предприятий которого и поныне остается убыточной. Напомним в этой связи и о том, что политика финансовой стабилизации, столь энергично проводившаяся в 90-е годы, завершилась сокрушительным финансовым кризисом 1998 г., хотя отнюдь не только и даже не столько политические лидеры повинны в нем. Иными словами, государство в переходный период призвано не заполнять собою обра-зовавшуюся брешь в хозяйственном механизме, но, с одной стороны, перестраивать свою деятельность, овладевая методами прямого и косвенного, экономического и административного воздействия на процесс развития национальной экономики, с другой — способствовать становлению рыночного механизма не только в облике стихийной конкурентной борьбы, но путем формирования институтов рыночной инфраструктуры (банковская система, фондовая и товарная биржи, биржа труда, страховые компании и пр.).

Важно и то, что именно на советском пространстве был наиболее полно вытравлен за ненадобностью в условиях жесткого централизованного управления дух предпринимательства.

Сугубо российским фактором углубления трансформационного спада явилось возобладание в 90-е годы традиционно стихийного характера процесса первоначального накопления капитала. Бывшая советская номенклатура, сохранившая в своих руках политическую власть, утрачивала вместе с государственной собственностью прежний механизм регулирования, а новый едва складывался. Уже в силу одного только этого обстоятельства национальная экономика оказалась неуправляемой. Но главное состоит в том, что эпоха первоначального накопления капитала по характеру происходящих в ней процессов несовместима с активным вмешательством государства. А потому номенклатура в полном соответствии с природой данной эпохи воспользовалась своим положением в целях обретения статуса собственника наиболее привлекательных объектов государственной собственности.

Трансформационный спад был усугублен сформировавшимся за годы социализма менталитетом. Широкие слои населения утратили в условиях жесткого административно-командного управления способность к самостоятельному хозяйствованию, к самостоятельному решению жизненно важных проблем, чувство личной ответ-ственности за свою судьбу. Предоставление жизненно важных благ и услуг через общественные фонды потребления наряду с гарантированной занятостью в массовом масштабе формировало устойчивую социальную пассивность, иждивенчество, патернализм. Отголоски последнего проявляются и поныне в бесконечных призывах к укреплению регулирующей роли государства, в основе которых зачастую лежит беззаветная вера в благодетельную роль государства, то есть государственных чиновников, якобы денно и нощно только и пекущихся о благе народа. Для старшего поколения такая утрата оказалась безвозвратной, а более молодое вынуждено было адаптироваться к новым условиям в кратчайшие сроки под давлением резко и жестко изменившихся условий.

Вновь нарождающийся предпринимательский слой постепенно овладевает формами и методами самостоятельного ведения хозяйства в экстремальных условиях по мере его обретения в жесткой и бескомпромиссной борьбе с конкурентами. Криминальные способы конкурентной борьбы оказались доминирующими, что в принципе свойственно эпохе первоначального накопления. В аналогичную эпоху капитализм был «бандитским» во всех ныне развитых странах. Но это было пережито ими несколько столетий назад. Дикими же эти способы воспринимаются с позиций современной ци-вилизации. Тем не менее насилие, ускоряя становление новой сис

но

темы, носит разрушительный характер, так как сопровождается не только отстрелом конкурентов, способных заниматься предпринимательской деятельностью, каковых при таком прошлом не так уж и много, но и уничтожением части накопленных ранее материальных ценностей, что углубляло трансформационный спад.

Отметим также, что нормы морали в стране, где на протяжении едва ли не целого века на полную мощность действовал карательный аппарат, сея психологию всеобщего страха перед всесильным государством, оказались попранными, что уже само по себе дает разрушительный эффект, а тем более в стране официального атеизма. Как известно, лишь соблюдение законов нравственности выводит человека из животного состояния, позволяет заниматься созидательной деятельностью. А.Маршалл признавал «двумя великими силами, формирующими мировую историю, религию и экономику» (А.Маршалл. Принципы политической экономии. — М.: Прогресс, 1983, с.56), первое место отнюдь не случайно отводя религии. Примечательны и слова Наполеона: «Никакое общество не может существовать без морали, а настоящая мораль немыслима вне религии. Следовательно, прочную и постоянную опору государству дает только религия». Еще раз отметим, что законы нравственности столь же абсолютны, как и законы экономики и природы. И нарушение их в равной мере чревато разрушительными последствиями. К сожалению, очевидными и наглядными, а потому и не подлежащими сомнению упомянутые законы воспринимаются, когда речь идет о законах природы, что и заставляет признавать их безусловную силу, а потому и относиться к ним более уважительно, а главное — осмотрительно, чем к законам экономики и нравственности, где такая связь далеко не всегда улавливается вследствие временного разрыва между «грехом и расплатой». Потому столь глубоки по смыслу слова выдающегося немецкого философа Х.-Г. Гадамера относительно того, что «нет трагедии там, где грех и расплата соответствуют друг другу».

Одним из негативных следствий всеобщей криминализации экономической деятельности, препятствовавших преодолению транс-формационного спада, явилась массовая эмиграция отечественного капитала за рубеж, что способствовало углублению инвестиционного кризиса в стране, сдерживало приток иностранного капитала. Так, на долю России пришлось в 1999 г. всего 3,4 млрд. долл. из об- щей суммы за этот год в 644 млрд. долл. Между тем прямые иностранные инвестиции в КНР, например, за не самый рекордный 2002 год составили 52,74 млрд. долл.(«Ведомости», 15 января 2003).

Как уже отмечалось, созидательным потенциалом не обладала и проводимая государством в рамках либеральной модели в качестве доминирующей кредитно-денежная и финансовая политика. Прежде всего это объясняется невысокой компетентностью российских чиновников. Но в еще большей мере это относится к мно-гочисленным в первые годы рыночной трансформации западным советникам и консультантам российского правительства во главе с Дж. Саксом, заполонившим государственные коридоры. Выдаваемые ими рекомендации, обязательные к исполнению уже вследствие того, что это являлось условием предоставления МВФ очередных займов, были такого характера, как будто речь шла о западной рыночной экономике, а не о только начинающей свой путь к рынку российской. Адекватным восприятием российской действительности они не обладали, а потому их весьма активная в тот период деятельность в качестве консультантов и советников не носила созидательного характера.

Итак, исторические предпосылки рыночной трансформации российской экономики, масштабы и глубина накопленных ранее противоречий, а также специфические обстоятельства переходного периода как такового породили глубокий и продолжительный трансформационный спад. В течение этого спада происходит частичное разрушение макроэкономической структуры, тем самым снимаются материализованные в ней противоречия предшествующего развития. В этот же период идет интенсивный процесс фор-мирования денежного капитала, по мере превращения которого в промышленный становится возможной реструктуризация народного хозяйства в соответствии с присущими ему как капиталу критериями эффективности.

Завершившийся в российской экономике к началу нового века трансформационный спад свидетельствует о том, что началось преодоление унаследованных дисбалансов в процессе превращения ВПК в ОПК путем банкротства экономически несостоятельных предприятий и прямого разрушения наименее жизнеспособных из них под воздействием конкурентной борьбы, а также благодаря стремительному развитию сферы услуг. Однако в структуре ВВП все еще и даже в большей мере доминирует продукция отраслей ТЭК и первого передела и поныне высока доля импорта потребительских товаров, едва началось преодоление технико-технологической гетерогенности унаследованного научно-производственного потенциала. А потому правомерно говорить лишь о том, что завершена в основном разрушительная стадия, позволившая высвободить пространство для становления принципиально иной струк-туры народного хозяйства. Наибольшую активность проявил крупный капитал в облике сформировавшихся под воздействием конкурентной борьбы мощных интегрированных бизнес-групп на базе бывших советских монополий. Их усилиями прежде всего обеспечивается экономический рост не только экспортной ориентации, но и постепенная переориентация на по существу безграничный по емкости внутренний рынок.

Не столь однозначна оценка масштабов трансформационного спада некоторыми западными учеными. Так, А. Ослунд ставит под сомнение тезис о «коллапсе производства после крушения коммунизма». При обосновании данного положения он исходит из общепринятого на Западе небезосновательного убеждения в том, что «статистические данные о состоянии коммунистических и посткоммунистических экономик недостоверны». В соответствии с проведенными западными учеными многочисленными расчетами большинство коммунистических экономик «погрузилось в хаос уже в конце коммунистического периода». Официальная статистика давала, по их мнению, завышенные отчетные показатели относительно реальных уже вследствие того, что валовые показатели как таковые содержали в себе в огромном масштабе повторный счет. И это действительно так: удельный вес повторного счета в ВОП СССР еще в 1978 г. составлял 56,6%, увеличившись при этом с 51,5% в 1960 г. (К.Б. Лейкина. Снижение потерь в народном хозяйстве — важный резерв повышения эффективности. — М.: Наука, 1980, с. 112). К тому же ситуация искажалась и тем, что в завышении отчетных данных любым доступным путем, вплоть до приписок, были заинтересованы все хозяйствующие субъекты, коль скоро материальное вознаграждение за труд осуществлялось в зависимости от выполнения и перевыполнения плановых заданий. Поэтому исходные статистические данные, характеризовавшие состояние советской эконо- мики накануне рыночной трансформации, не могут быть признаны достоверными.

Немаловажное значение в искажении статистических данных имело и то обстоятельство, что в переходный период экономическое поведение хозяйствующих субъектов коренным образом изменилось. Теперь предприятиям выгоднее стало занижать фактические данные о выходе готовой продукции в целях снижения налоговой нагрузки, не говоря уже о том, что, как отмечает А. Ослунд, «... сектор неофициальной экономики заметно увеличился и еще не полностью охвачен официальной статистикой» (Ослунд А. Миф о коллапсе про-изводства после крушения коммунизма/уВопросы экономики,— 2001, № 7, с. 135). И это действительно так. Массовый уход российских предприятий в тень наработанными российским бизнесом весьма многообразными и изощренными способами стал повседнев-ной практикой. Масштабы теневой экономики даже по данным официальной статистики составляли в 90-е годы 23% ВВП. Однако расчеты, проведенные, например, группой под руководством член-корр. И. Елисеевой по предприятиям Санкт-Петербурга, показали, что теневая экономика в промышленности составляет ныне 46,5% вместо официальных 6—10%, а в целом по экономике — порядка 43% вместо официальных 23% (Финансовые известия, 24 мая 2002 г.).

Косвенным показателем не столь катастрофического падения российской экономики является, по мнению А.Ослунда, «слабое сопротивление со стороны населения» проводимым реформам. «Объяснить данный факт, — пишет он, — можно, если учитывать, что оно в действительности не столкнулось ни с глубоким спадом производства, ни с существенным снижением уровня жизни» (указ. статья, с. 135). В этом утверждении есть доля правды, но далеко не вся правда. Такое поведение населения в значительно большей мере объясняется сложившимся при социализме менталитетом. Существенное значение в этом отношении имела и преобладавшая на протяжении всех 90-х годов экономическая стратегия российских предприятий на выживание, что сдерживало рост безработицы и нищеты, а также социальная политика государства, при всей ее ограни-ченности оказавшаяся тем не менее достаточной для предотвращения социальных взрывов. Социальные протесты были вызваны несвоевременной выплатой заработной платы, но они не были прямо и непосредственно направлены против рыночных преобразований.

Можно говорить лишь о косвенных формах их неприятия, выразившихся, например, в неизменной поддержке населением представителей КПРФ на всех выборах, проводившихся в 90-е годы. Однако по мере роста реальных доходов в условиях начавшегося экономи-ческого роста ее популярность резко упала, о чем свидетельствуют итоги последних выборов в Государственную думу.

Таким образом, есть основания полагать, что масштабы трансформационного спада в России в действительности были не столь катастрофичны, как это изображает официальная статистика. К тому же последняя сама находится в состоянии перестройки и уже вследствие этого не может дать исчерпывающей, а тем более — достоверной информации. Однако в любом случае трансформационный спад носит характер «созидательного разрушения», где разрушение становится предпосылкой последующего созидания, по определению, однако, не могущего быть столь же стремительным, как разрушение.