<<
>>

4. ТАКТИКА ДОПРОСА

Чем значительнее известное обстоятельство, тем старательнее следует избегать прямого вопроса о нем. Это важнейшее, коренное правило. Возьмем пример. Свидетель показывает, что из окна своей избы видел, как подсудимый выстрелил в потерпевшего.

Защитник спрашивает другого свидетеля:

– Известно ли вам, кто стрелял в потерпевшего?

– Нет, неизвестно:

– Как? Разве Иванов (предыдущий свидетель) не говорил вам об этом?

– Говорил.

– Что же именно?

– Говорил, что видел, как подсудимый выстрелил.

– Значит, вы знаете, кто стрелял?

– Нет, не знаю.

– Почему же?

– Потому что Иванов и сам не видал.

– Как не видал, когда он вам сам говорил, что видел?

– Видел. А как он видел?

Свидетелю не полагается допрашивать защитника, но подсудимый не проиграет от этого нарушения порядка. Председатель разъясняет свидетелю, что Иванов смотрел из своего окна. Защитник:

– Значит, Иванов видел?

– Нет, не видал. Как он видал, когда его окна на улицу, а подсудимый в переулке стоял?

Вот когда свидетель ответил на незаданный ему вопрос: мог ли Иванов видеть, кто выстрелил?

Предположим прямой вопрос.

– Скажите, свидетель, мог ли Иванов видеть, что подсудимый стрелял в потерпевшего?

– Нет, не мог.

– Почему?

– Потому что из его избы не видно в переулок, а подсудимый был в переулке.

При равенстве прочих условий второе показание может казаться подозрительным как заранее известное защитнику; первое будет казаться заранее ему неизвестным и вполне правдивым.

Случается, однако, что надо волей-неволей задать вопрос непосредственно о существенном обстоятельстве.

В этом случае, как я уже упоминал, следует занять внимание свидетеля одним или несколькими вопросами об обстоятельствах несущественных, прежде чем задать вопрос, нужный для дела.
При этом никогда не следует предлагать наводящих вопросов. Если спрашивающий говорит: «Скажите, свидетель, не было ли так?..», это уже плохой вопрос.

В значительном большинстве случаев, как только свидетель дает не тот ответ, которого ждет спрашивающий, последний сердится.

По этому поводу можно сделать два замечания. Во-первых, надо задавать такие вопросы, на которые свидетель мог бы давать только желательные ответы; во-вторых, надо владеть собой и принимать неблагоприятные ответы с самым довольном видом.

Следует по возможности избегать общих вопросов о расстояниях и времени. Они редко достигают цели, потому что людские представления в этом отношении отличаются большой неточностью, а слова редко соответствуют и этим неверным представлениям.

Трое мальчишек ограбили пьяного во дворе большого дома. Присяжный заседатель спросил мальчика, следившего за грабителями:

– Долго ли они шарили у него в карманах?

– Не, недолго.

– Минут пять?

– Да.

Всякий понимает, что для этого нужно меньше минуты, что это делается почти мгновенно. Нелепый ответ был вызван неразумным вопросом. На вопрос, сколько времени длилась погоня за заподозренным, свидетели обыкновенно также определяют время минутами, но в большинстве случаев оказывается, что преследуемый успел пробежать два-три дома по улице или полтора квартала. Я помню вопрос: «В котором часу вы заснули?» и на ответ «Не знаю» – новый вопрос: «А сколько времени вы проспали?»

Столь же неудачны бывают в большинстве случаев и вопросы о расстояниях. На вопрос, далеко ли отбежал подсудимый, один свидетель говорит «шагов двадцать», другой – «саженей пятнадцать», третий – «шагов тридцать».

Ненужные вопросы часто переходят в непристойные. Допрашивается женщина. Ее спрашивают:

– Вы живете в одной квартире с подсудимым?

– Да.

– Постоянно живете?

– Да.

– В одной комнате?

– Да.

Этого достаточно. Но спрашивающий продолжает:

– В сожительстве?

Этот вопрос, не будучи необходимым, переходит в оскорбление.

Разбиралось дело о покушении на уличный грабеж.

Вызвана была свидетельница, изобличавшая подсудимого. К решетке подошла девушка в плисовой шубке, с пухлым, слишком красным лицом; она смотрела вниз. После двух-трех вопросов защитник спросил:

– Чем вы занимаетесь?

Свидетельница сделала какое-то движение и после короткого молчания, потупившись, ответила:

– Вы сами знаете.

Надо заметить, что перед допросом свидетельницы подсудимый, сославшись на нее, упомянул, что она «гуляет». Следовательно, защитник знал о ее печальном промысле; по обстоятельствам происшествия оно не имело никакого значения. Я знаю, что вопрос этот объясняется неопытностью защитника и недостатком вдумчивости; но спрашиваю, как мог он, посвятивший себя заступничеству за обиженных судьбой, за угнетаемых людьми, как мог он не почувствовать, что последняя из падших имеет право на жалость, а право оскорблять ее не дано никому. Но разве легче ей было оттого, что защитник не хотел оскорбить ее? В разговоре со мною он сказал, что хотел было спросить девушку, отчего у нее хриплый голос. К счастью, его добрый гений удержал его.

Пока есть сомнение, возможен спор. Поэтому следует остерегаться вопросов о неизвестных обстоятельствах. Лучше оставить их под сомнением, чем разъяснить их в пользу обвинения. На вопрос: «Как могли вы разглядеть злоумышленника в темноте?» всегда возможен и часто встречается ответ: «В этом месте горит фонарь». Если подсудимый обвиняется в непредумышленном лишении жизни, молодой защитник неизменно спрашивает: «Скажите, Иванов вообще человек смирный?» Если прислуга обвиняется в краже, неизбежен вопрос к хозяину: «Вы раньше ничего не замечали за нею?»

Об этом ничего спрашивать, ибо это предполагается, пока не доказано противное. А между тем вопрос может вызвать самый неблагоприятный ответ. Сколько раз мне приходилось слышать:

– Бывали мелкие пропажи, но жена не придавала им значения.

Еще важное соображение: следует всячески избегать поводов к вмешательству председателя в допрос. Некоторые председательствующие совершенно забывают, что, пока защитник не нарушает закона и пределов судебного исследования, он имеет право вести допрос так, как находит нужным, и спрашивать, о чем хочет.

Они нередко позволяют себе заменять вопрос защитника своим собственным Это иногда совершенно искажает законные старания защиты. Привожу два-три примера. Защитник спросил сестру подсудимого, вызванную для исследования его умственных способностей, в каком настроении бывал ее брат перед тем, как напивался допьяна, казался ли он грустным, угнетенным?

Председатель, прежде чем свидетель успел ответить, спросил:

– А может быть, веселый был?

Защитник спросил:

– Не произвел ли на вас подсудимый впечатление странного?

Председатель перебил ответ:

– Позвольте, свидетель; защита совершенно ясно спрашивает вас, показался ли он вам человеком душевнобольным, сумасшедшим?

Разбиралось дело о подлоге. Свидетель говорил:

– При общем числе накладных в несколько тысяч чрезвычайно трудно уследить за движением каждой накладной.

Защитник спросил:

– Почему же это так трудно, свидетель?

Председатель перебил и подсказал ответ:

– Около каждой накладной нельзя городового поставить?

– Вот именно, – сказал свидетель.

Во всех этих случаях вмешательство председателя было незаконно, а отчасти и непристойно. Но если бы сами защитники не задавали в первых двух случаях наводящих вопросов, а в последнем просто глупого вопроса, председатель не имел бы повода вмешиваться. Можно, конечно, занести в протокол такое нарушение прав защиты, но это не поможет делу, ибо не может быть признано существенным кассационным поводом и только вызовет усиленное раздражение председателя.

К сожалению, встречается вмешательство и безо всякого повода. Защитник спросил:

– А там много бывает народу?

Председатель заявил:

– То, что бывает, г. защитник, не имеет значения, а то, что было, о том можете спросить.

Защитник спросил помощника пристава, известен ли ему циркуляр градоначальника о передаче всех дел о вооруженных разбоях... Председатель остановил его словами:

– Г. защитник, нам все циркуляры известны, полиции также... Это вопрос лишний.

Возможно, что вопрос был действительно лишний; об этом властен судить только председательствующий; но соображения его нельзя признать основательными.

На следующие примеры прошу читателя обратить особое внимание, потому что в нем указана не только болезнь, но и врачевание.

Свидетельница утверждала, что видела подсудимого выходившим из разгромленной квартиры.

Со времени кражи прошло два года. Защитник спросил:

– Скажите, свидетельница, вы были у исповеди в этом году?

Вопрос, конечно, безукоризненно законный. Председатель резко остановил его. Защитник возразил, что, на основании 721 ст. уст. угол. суд., имеет право предлагать вопросы в доказательство того, что свидетель не может помнить того, что удостоверяет. Председатель все-таки устранил вопрос как не относящийся к делу; но торжество его было непродолжительно. Получив слово, защитник сказал: «Г. председатель признал, что вопрос, направленный к выяснению, насколько надежна память свидетельницы, не относится к делу. Но я все-таки утверждаю, что на память не следует слишком полагаться. И за примером недалеко ходить: вы сами видели, что и память образованного и талантливого человека, изучавшего дело, оказалась далеко не совершенной; уважаемый представитель обвинения называл Спицыну Синицыной, Шурупова Туруновым и Федорченко Федоренковым. Мне кажется поэтому, что я был не совсем неправ, когда меня остановил г. председатель».

Подсудимый обвинялся в предумышленном убийстве. Защитник спросил:

– Не страдал ли подсудимый запоем?

Вопрос, без сомнения, вполне допустимый; но председатель не разрешил его:

– Г. защитник! Свидетель не эксперт; он может не знать значение слова «запой».

Спустя несколько минут, при допросе другого свидетеля председатель спросил:

– Он был пьян. Но сознавал ли он, что делал?

– Сознавал.

Защитник спросил:

– Почему вы заключаете, что он сознавал, что делал?

Свидетель замялся. Защитник сказал:

– Я вас спрашиваю не как сведущего человека, а как свидетеля.

Этими словами он подчеркнул, что был неправильно остановлен председателем, и, кроме того, уличил последнего именно в той ошибке, в которой тот несправедливо упрекнул его. Из этих примеров видно, что можно и должно пользоваться неправильным вмешательством председателя, а не возражать ему. При возражении председатель всегда останется победителем.

Предположим, что вы задали вопрос в неудачной форме.

Председатель остановил вас несправедливым замечанием: г. защитник, вы сбиваете с толку свидетеля. Что вы скажете на это? Не знаю. Но если вы заранее не подготовлены к возможности неуместной резкости со стороны председателя, вам едва ли удастся сразу найти удачный ответ. Будьте готовы заранее, и вы спокойно, отчетливо и очень почтительно скажете: «Имею честь заявить суду, что я никогда и ни в каком случае не позволил бы себе ничего нечестного на суде». Дальнейших замечаний со стороны председателя не будет.

Начинающие защитники часто забывают следить за допросом свидетелей со стороны обвинителя и вследствиe этого повторяют вопросы о том, что уже сказано свидетелем. Ничто так не раздражает судей и присяжных. Но бывают исключительные случаи, когда без этого обойтись нельзя: надо переспросить свидетеля, чтобы проверить его ответ. Если бы в таком случае председатель хотел устранить повторение вопросов, следует почтительно поклониться суду и, не заглядывая в книжку, сказать: «Ст. 723 у.у.с. говорит, что каждая сторона может предложить свидетелю вторичные вопросы в разъяснение ответов, данных на вопросы противной стороны. Угодно г. председателю сохранить за мною это право?» Ответ председателя будет самый любезный.

Наши председательствующие часто останавливают защитников за мнимое нарушение 722 ст. у.у.с. Это делается иногда в виде негодующего окрика или с резким порицанием. Руководители заседания не замечают, что закон нарушается не защитой, а ими самими. Закон говорит, что свидетель не обязан отвечать на вопросы, уличающие его в каком бы то ни было преступлении. Многие из наших судей заключают из этого, что таких вопросов и предлагать нельзя. Логическая несостоятельность этого вывода очевидна, и судьи, воспрещающие эти вопросы, обнаруживают лишь свое невнимание к уставу и к сенатским разъяснениям. В одном из этих разъяснений сказано: «Предложение вопросов, воспрещенных (следовало сказать: упомянутых) ст. 722, дает председателю право объяснить свидетелю, что он может не отвечать на такие вопросы; заявление же председателем стороне предложения не продолжать подобных бесполезных вопросов хотя и выходит из пределов ст. 722, не составляет существенного нарушения (1872 г. № 1487). Чтобы избежать обычного в этих случаях недоразумения, защитнику, прежде чем спрашивать, следует обратиться к председателю с таким ходатайством: на основании 722 ст. у.у.с. прошу г. председателя разъяснить свидетелю, что он имеет право не отвечать на мой следующий вопрос.

Чем короче вопрос, тем лучше, ибо тем проще и свободнее бывает ответ свидетеля. У нас иногда вопросу предшествует длинное вступление, излагающее ранее оглашенные на суде обстоятельства. Разбирается дело об убийстве восемнадцатилетнего юноши, ученика среднего учебного заведения. Один из свидетелей, товарищ покойного, дает благоприятную характеристику его. Защитник, умный, не лишенный таланта, очень популярный адвокат, обращается к свидетелю не с вопросом, а с небольшою речью: «Свидетель! На вопрос г. прокурора вы сейчас назвали покойного религиозным человеком. Вы удостоверили суду, что он любил ухаживать за барышнями, любил покутить с товарищами, пил вино и водку, не ходил в церковь и ездил в публичные дома. И вы на этом основании, – так ли я вас понял? – считаете его религиозным человеком?»

Taкиe приемы, несомненно, производят известный эффект, но защитник, уважающий свое призвание, не должен пользоваться ими. И в этом отношенни, как во многих других, лучше учиться у людей старой школы, чем у модных адвокатов. «Какого мнения были вы об убитой женщине?» – спрашивает прокурор. «Она казалась мне, – отвечает свидетель, – в высшей степени правдивой, честной, умной и скромной». Нетрудно представить себе, что сделал бы с этим свидетелем иной защитник. Истинный мастер как будто и не заметил гибельного для подсудимого показания. А в своей речи, рисуя характеристику убитой, он сказал: «Генерал аттестует покойную с наилучшей стороны: „правдивая, честная, умная, скромная...“ Так ли это? „Правдивая?“ – Она ему солгала, что была замужем. – „Честная?“ – Она еще в 1903 г., живя в довольстве, взяла от него, Бог весть за что, 50 тыс. рублей. – „Умная?“ – В практическом смысле, да, она была не промах. Но в смысле развития она была пуста и мелочно тщеславна. Наконец, „скромная“... Об этой скромности генерал может теперь судить по рассказам инженера Фанталова... Дело ясно: генерал был очень влюблен и потому слеп».

Сравните это с предыдущим примером. Что изящнее и что убедительнее?

Обычная ошибка сторон на судебном следствии – это жестокое насилие над свидетелями. Если свидетель действительно вызывает сомнения в искренности, с ним стесняться нечего. Но когда это сомнение, когда неблагоприятное показание можно объяснить не ложью, а простым заблуждением, тогда приставать к нему не только бесполезно, но вредно для подсудимого. Получается впечатление, что у защитника нет надежных средств борьбы, если он вынужден прибегать к столь сомнительному приему. Защитники бывают особенно жестоки по отношению к чинам полиции. Перед судьями – обычная фигура городового. Он показывает: я видел, как подсудимый подошел к дремавшему извозчику и засунул руку ему за пазуху... Судьи уже заранее знают вопросы защитника.

– Скажите, свидетель, как далеко от вашего поста до того места, где стоял извозчик?

– Вы уверены, что двадцать саженей, не больше?

– Вы говорите, что может быть и больше. Скажите, в котором часу это было?

– Вы говорите – в пять часов. А может быть, немного раньше?

– Вы говорите, что может быть немного раньше. Значит, было еще совсем темно?

– Вы говорите, светало. Что же, было уже совсем светло?..

Наконец, следует и единственный существенный вопрос: «Уверены ли вы, что подсудимый – тот самый человек, который обобрал извозчика?» Городовой отвечает решительно, но допрос далеко еще не окончен.

– Вы говорите, что уверены. Но ведь вы сами сказали, что было довольно темно. А скажите, за двадцать саженей можно разглядеть лицо незнакомого человека? и т. д., без конца. Случается, что после продолжительной пытки полицейский уступает и говорит, что мог ошибиться; но это – победа Пирра. В большинстве случаев все усилия защиты остаются тщетными просто потому, что показания свидетелей добросовестны, а обстановка происшествия так проста, что ошибки не может быть.

Бывалые подсудимые часто заявляют на суде, что сознались, потому что их били в участке. Прямой расчет защиты – оставить присяжных под сомнением о достоверности признания, сделанного под влиянием насилия, ибо они очень хорошо знают, что такие побои – обыкновенная вещь. Вместо этого повторяется тот же неизменный допрос с пристрастием.

– Уверены ли вы, свидетель, что вы не ударили подсудимого?

– Уверены ли вы, что его не бил кто-нибудь другой после того, как вы вышли из участка? и т. д. После долгих вариаций на эту тему прокурор просит председателя спросить подсудимого, отчего он подтвердил свое сознание в камере судебного следователя. На это подсудимому возразить нечего; он молчит или отвечает нелепостью вроде того, что боялся. Сомнения присяжных разлетаются, как дым.

Столь же обыкновенная ошибка – это насилие над экспертами в делах о телесных повреждениях. Потерпевший ранен навылет в живот; пуля пробила грудобрюшную преграду, брюшину, печень, но раненый выздоровел. Врач, приглашенный в качестве эксперта, сделал описание раны и назвал ее тяжкой; больше по существу дела ничего от него не требуется, и следует отпустить его. Однако прокурор предлагает ему длинный ряд вопросов, которые якобы служат к укреплению экспертизы, а в действительности вносят в нее путаницу. Защитнику следовало бы бережно сохранить эту путаницу и спросить только об одном: какие последствия раны сохранились в настоящее время? Получив ответ: никаких, надо заявить суду, что других вопросов не имеется. Вместо того защитник изобличает несостоятельность экспертизы. Следуют новые вопросы не по науке, а по предполагаемому здравому смыслу: можно ли безусловно утверждать, что это была тяжкая рана? то обстоятельство, что мы теперь видим раненого вполне здоровым, не указывает ли, что в конечном исходе повреждение оказалось легким? и т. п. Непривычный или небрежный эксперт иногда поддается на эти вопросы; с одной стороны, нельзя не сказать, что рана была по своему характеру безусловно тяжкая, но, с другой стороны, благополучный исход... За этим следует несколько неопределенных выражений. Защитник думает, что сбил обвинителя с позиции. На самом деле он только убедил присяжных, что так же мало понимает в медицине, как и прокурор. В речи ему придется опровергать последнего и при этом опираться на экспертизу, в которой нет твердой опоры. Если бы он ограничился приведенным выше единственным вопросом, он мог бы сказать присяжным, что эксперт был вполне прав в своем заключении как врач, и вся цель защиты в том, чтобы они были так же бесспорно правы, как судьи, в своем решении.

– По медицине это, конечно, было тяжкое ранение, но вы ведь судите не ради теории; вы знаете, что раненый лечился и вылечился; и сам он, и эксперт заявляют вам, что он совершенно здоров: судите сами.

Когда молодой защитник слушает свидетелей обвинения, каждое слово их против подсудимого кажется ему сомнительным. На самом деле в значительном большинстве случаев свидетели нисколько не заинтересованы в обвинительном приговоре, а происшествие так просто, что им и ошибаться не приходится. Все окружающие видят, что они говорят то, что было. Только один защитник не сознает этого. В каждом его вопросе слышится предубежденное недоверие к свидетелям, и каждый их ответ подтверждает их правдивость.

Допустим, однако, что свидетели на самом деле ошибаются. Единственное средство расположить присяжных к изобличению этой ошибки состоит в том, чтобы внушить им, что и защитник не ожидал ее.

Надо уметь расположит свидетелей в свою пользу.

Перед судом старик генерал-адъютант. Председатель и прочие участники процесса называют его «свидетель». Один из защитников обратился к нему со словами: «Скажите пожалуйста, ваше высокопревосходительство, ... »

Спросите себя, как должен был быть настроен свидетель к этому защитнику? Как вы думаете, труднее или легче было последнему получить благоприятный ответ по сравнению с обвинителем и другими защитниками?

Не спорьте со свидетелем. Не старайтесь разуверить его; покажите присяжным, что он может ошибаться. Получив неудовлетворительный ответ, не говорите: «Я иначе поставлю вопрос». Напротив, спросите о том же так, чтобы свидетель не заметил этого.

Не отчеканивайте слов при допросе. Старайтесь получать ответы как бы нечаянно: спрашивая об одном, узнавайте другое: ответ, кажущийся для вас неожиданным, несравненно убедительнее для присяжных, чем ответ, вами подсказанный.

Искусство заключается в том, чтобы свидетелю казалось, что вы ждете от него как раз противоположное тому, что вам на самом деле нужно. Если он дает показания добросовестно, он скажет правду по долгу присяги. Если он лжец – солжет в расчете повредить вам. В обоих случаях вы достигли цели.

Если в письменном показании свидетеля есть невыгодная подробность, забытая им и упущенная прокурором, защитнику, казалось бы, не следует напоминать о ней. Но это оказывается ясным не для всех. Обвинение по 2 ч. 1484 ст. ул. У пострадавшего была рана в живот с выпадением кишок. Допрашивается очевидец происшествия; защитник спрашивает:

– Скажите, вы не слыхали, чтобы Иванов говорил: «Всему архиповскому поколению кишки выпущу?»

Свидетель:

– Слыхал.

Дальше защитник не спрашивает. Он выяснил, что подсудимый хулиган или головорез, и, по-видимому, считает, что сделал свое дело.

Эта ошибка повторяется нередко в другом виде. Начинающие защитники, узнав о существовании ст. 627 у.у.с, считают полезным прибегать к ней как можно чаще, не считаясь с возможностью усилить обвинение оглашением письменных показаний свидетелей. Например, дворник, задержавший карманного вора, показывает, что по пути в участок подсудимый «ничего не говорил». Противоречие, очевидное для тех, кто знает протокол допроса этого свидетеля. Защитник читал дело и спешил разоблачить «противоречие».

– Вы утверждаете, что задержанный ничего не говорил?

– Ничего не говорил.

– Вы это наверное помните?

– Очень хорошо помню.

Защитник с торжествующим видом обращается к суду.

– На основании ст. 627 у.у.с. прошу огласить показание, данное свидетелем на предварительном следствии.

Председатель читает: «Когда мы вели задержанного в участок, мой подручный сказал ему: эх ты, по карману слесарь! а тот ответил: да, этот номер не прошел... »

– Вот вы что показывали у следователя, свидетель, – продолжает председатель, – было это или не было?

– Как же не было? Так он и сказал.

Свидетель изобличен в противоречии, а подсудимый – в краже. Убедительно советую молодым людям запомнить этот случай и не подражать таким допросам.

Требуя на основании ст. 627 оглашения свидетельских показаний, молодые товарищи прокурора часто заранее говорят то, что еще не известно и подлежит оглашению не прежде разрешения суда. Эту ошибку делают и защитники с той разницей, что в большинстве случаев она проходит безнаказанно для обвинителя и вызывает резкую остановку со стороны председателя по отношению к защите. Я слыхал удачное замечание по этому поводу со стороны одного адвоката. Товарищ прокурора просил суд огласить, что при допросе у следователя свидетель показал то-то и то-то. Защитник, предупреждая суд, заявил, что такое оглашение представляется лишним, так как эти обстоятельства уже оглашены обвинителем. Председатель подтвердил неправильный прием товарища прокурора, последний извинился, и неправильные заявления уже не повторялись.

Вообще, не следует злоупотреблять требованиями об оглашении письменных показаний присутствующих свидетелей. Защитникам следовало бы твердо помнить то, что они хорошо знают, – что судебные следователи часто искажают объяснения свидетелей в своих актах. Это происходит вследствие того, что они завалены непомерной работой, или по небрежности, по неумению, когда протокол пишет неопытный кандидат. Протокол прочитывается свидетелю с быстротой тысячи слов в минуту, и он подписывает его, повинуясь только одному слову: скорей! Можно негодовать на это, но нельзя пользоваться этим, чтобы уличать свидетеля во лжи и сбивать с толку присяжных.

По общему правилу, к свидетельским показаниям следует относиться с большой осторожностью. Но своим обращением надо внушать окружающим, и в особенности самим допрашиваемым, что у вас нет сомнений в их правдивости.

Не увлекайтесь несущественными противоречиями. Один свидетель говорит, что было темно; другой – было светло. Явное противоречие! И явно правильные показания. Были сумерки; следовательно, было светлее, чем ночью, и темнее, чем днем. Но пылкий защитник не видит этого простого объяснения и требует очной ставки.

Настоящая ценность заключается не в том, что сказал свидетель, а в том, что естественно следует из его слов. То, что он невольно выразил, а иногда и выдал, надежнее того, что он намеренно показал. Обычная ошибка заключается в том, что допрашивающий добивается, чтобы свидетель сделал вывод. Искусство заключается в том, чтобы его сделали судьи.

На суде возникло сомнение в состоятельности одного свидетеля. Одна свидетельница утверждала, что он не мог отдать ей долга в 200 рублей. Идут длинные бесплодные расспросы. В пылу этих пререканий эта же свидетельница, очень враждебно настроенная к своему (мнимому) должнику, неожиданно говорит: я знала, что доктор Г. дает деньги взаймы. Ростовщик, который не может отдать долга в 200 рублей! Сомнительное ростовщичество или сомнительный долг.

Известный вопрос может быть существенным для решения присяжных, хотя бы непосредственно и не касался существенного обстоятельства. По отношению к таким вопросам надо помнить два важных правила.

Во-первых, существенные вопросы следует предлагать таким тоном, как будто бы спрашивающий не придавал им никакого значения, а спросил потому, что к слову пришлось. Не подозревая важности своего ответа, свидетель ответит откровенно. Неопытные люди поступают как раз наоборот, по правилам риторической градации. Чем ближе к цели, тем торжественнее звучат вопросы, и последний – решительный – произносится уже громовым голосом или трагическим шепотом. Этим допросом защитник отдает себя и судьбу подсудимого на прихоть свидетеля. Последний мог не знать, что нужно защите; теперь знает превосходно и, если хочет, может сказать прямо противоположное. Старые полицейские говорили про одного английского адвоката: он умеет вести допрос; никогда не угадаешь, куда он гнет.

Во-вторых, получив желательный ответ, не следует выдавать своей удачи. Прокурор может задать несколько новых вопросов и уничтожить ваш успехи сам свидетель может прибавить несколько слов и совершенно изменить не только значение, но и смысл сказанного ранее. Поэтому, получив удачный ответ, надо тотчас же перейти к другим обстоятельствам, чтобы отвлечь и обвинителя, и свидетеля в сторону.

Судебное следствие иногда дает сторонам случай задать такой вопрос, что всякий ответ свидетеля окажется выгодным для спрашивающего. Надо совершенствоваться в умении находить такие вопросы. Подсудимый обвинялся в подлом убийстве. Свидетель сказал суду, что знал его с детства как высоконравственного человека. Один из судей спросил:

– А вы никогда не ошибались в людях?

Свидетель ответил: «Никогда!» – и похоронил подсудимого. Если бы он сказал правду: «Приходилось!», то в этом случае ответ в значительной степени подрывал бы его пристрастное показание.

В виде общего правила защиты можно сказать, что потерпевшего следует спрашивать как можно меньше. В особенности следует избегать вопросов, которые могли бы дать ему повод говорить о сделанном ему зле. Трое молодых парней обвиняются по 1630 и 1632 ст. ул. о нак. Потерпевшая, хрупкая девушка 17 лет, показывает: «Я шла со стороны ст. Обуховки (Петерб. уезда) домой в восьмом часу вечера. Передо мною шли трое молодых людей; я нагнала их; они обернулись, один из них навел на меня револьвер (пистолет), приставив его почти к самому лбу, и сказал: „Руки вверх, ни с места; давайте деньги!“ При этом они окружили меня. Я испугалась и просила, чтобы они не трогали меня, обещала отдать им все, что у меня было. Они согласились, прибавив: „Нас, барышня, нужда заставляет. Я достала кошелек и отдала им 5 р. 30 к. Они все расспрашивали, нет ли у меня еще денег; один из них взял кошелек, осмотрел его и, увидав, что он пустой, возвратил его мне. Потом они увидали у меня кольца и сказали: „Давайте кольца!“ Я отдала, но потом упросила их, сказав, что кольца медные; они поверили мне и отдали их. Потом они опять спросили: „Больше у вас ничего нет?“ и отпустили меня“. Девушка говорила с некоторым волнением, не громко, но отчетливо и очень живо. Впечатление присяжных понятно само собою. Только одно обстоятельство несколько смягчало наглый разбой – возвращенные кольца. С другой стороны, денежная потеря девушки была не слишком велика. Как воспользовался этим защитник? Он начал с того, что изобличил потерпевшую в обмане.

– Ваши кольца были золотые?

– Нет: одно золотое, другое серебряное.

– Почему же вы сказали, что они не были золотые?

– Я хотела обмануть их. Я должна же была защититься от них. Иначе бы они не отдали мне колец.

– Так что вы считали себя вправе обмануть их?

– Да как же мне быть? Их трое, у них револьвер; они могут меня убить. Я должна же была защищать свои вещи.

Получив столь удачный ответ, защитник продолжал допрос в другом направлении.

– Вы сказали, что напавшие все расспрашивали вас. Скажите, о чем они вас расспрашивали?

– Они спрашивали, есть ли у меня еще что-нибудь.

– А вы не расспрашивали их, почему они пошли на это преступление?

Замечательный вопрос!

– Я их ни о чем не спрашивала.

– Почему же вы не спрашивали их?

– Да я была очень испугана; я и теперь очень расстроена.

Кажется, ясно, что надо прекратить допрос. Защитник этого не сознает.

– В чем же заключается ваше расстройство?

– Я стала очень нервная, постоянно просыпаюсь ночью; мне кажется, что кто-то стоит у моей постели. Я не могу работать аккуратно и потеряла место.

Вот к чему приводит неумелый допрос потерпевших.

* * *

Можно ли изобличить недобросовестного свидетеля? Повторяю, изучайте Гарриса. Чтобы справиться с ловким лжецом, надо обладать и проницательностью, и находчивостью. Этому научить нельзя. Но существует прием, нередко достигающий цели и при некотором навыке доступный всякому. Свидетель удостоверяет известное событие. Ряд быстрых вопросов о месте, времени и участниках происшествия не могут затруднить его, если он показывал о том, что было. Но если он лгал, ему придется измышлять ответ на все новые вопросы; а при этом условии немногие сумеют уберечься от противоречия. Он понимает, что ему нельзя останавливаться, чтобы сообразить, не окажется ли его ответ несогласным с тем, что им сказано ранее, и это сознание может выдать его. «Предположим, – говорит англиский адвокат Кокс, – что свидетель показал, что в такой-то день он имел такой-то разговор с известным лицом. Вы не можете опровергнуть этот факт непосредственно; ему стоит только настаивать на своем заявлении, и сколько бы ни продолжался допрос, он ни к чему не приведет. Но трудно предположить, чтобы такой свидетель сумел предусмотреть все возможные подробности события. Спросите его, где происходил разговор? в котором часу? кто еще присутствовал при свидании? Сидели или стояли разговаривавшие? Откуда пришел свидетель к месту встречи? кого встретил по пути? во что был одет? во что был одет его собеседник? громко или тихо шел разговор? ели, пили ли собеседники, и что именно? Не входил ли кто-нибудь во время разговора? Сколько времени они провели вместе? в каком направлении разошлись? с кем встретился свидетель на обратном пути? когда пришел домой? и т. д., смотря по обстоятельствам. При этом следует по возможности спрашивать о таких подробностях, о коих уже упоминалось в других показаниях. Этим путем вам иногда удастся изобличить лжеца не только его собственным противоречием, но и устами других свидетелей. Когда такие вопросы сменяются с надлежащей быстротой, свидетель не имеет возможности приспособлять ответы к своему первоначальному рассказу. Вопросы не должны, конечно, следовать в естественном порядке обстоятельств места и времени: свидетель тогда будет лгать так же легко и быстро, как вы будете его спрашивать. Спрашивайте в разбивку, так, чтобы предыдущий вопрос отнюдь не намекал на последующий».

Эти указания, конечно, вполне применимы и у нас. Можно добавить, что в подобных случаях допустимы мимоходом и наводящие вопросы, если их разрешает председатель. Представим себе двух лжесвидетелей в таком же положении, как изображено выше. Доведите свидетеля до непринужденной, пожалуй, дружеской беседы с вами и спросите:

– Ну что ж? Немножко закусывали при разговоре?

– Как же, закусывали, – почти всегда ответит свидетель.

– А что кушали?

– То и то.

– Немножко и водки было?

Вероятно, окажется и водка. Дальше будет легко спрашивать: откуда была водка? кто принес? где купили? кто подавал? сколько выпили? сколько заплатили? и т. д. Приведите и другого собеседника в столь же благодушное состояние и спросите:

– Что ж? Разговор без всякого угощения был или самовар поставили?

Или свидетель запнется, или на столе окажется самовар.

– А не было ли водки?

Этот вопрос надо задать таким тоном, по указанному выше общему правилу, чтобы свидетелю показалось, что водка для защитника нужна. Тогда ответ будет:

– Водки не было.

Если ответ будет более удачный (для свидетеля), те же вопросы о том, кто пришел? откуда? и проч. наверное приведут к противоречию между свидетелями. Не следует только начинать вопросов со слов: «Не помните ли, свидетель?», как принято у нас. Свидетель, разумеется, говорит: «Не помню». В книге Гарриса подробно разобран и тот случай, когда вымышленное обстоятельство вплетено по уговору свидетелей в ряд действительных событий.

Общие указания, сделанные мной относительно допроса свидетелей, применимы и к экспертам. Но с недобросовестным экспертом труднее бороться, чем с недобросовестным свидетелем. Даже будучи очень невежественным человеком, он в большинстве случаев знает больше, чем мы, а звание сведущего лица и общественное положение придают его словам внушительность, хотя бы ее и не заслуживали его знания. Предусмотрительный защитник должен, во-первых, озаботиться вызовом в суд со стороны подсудимого добросовестного и действительно сведущего эксперта и, во-вторых, сам по мере возможности вооружиться знанием, т.е. ознакомиться с научными основаниями выводов, составляющих предмет спора.

<< | >>
Источник: П. Сергеич. Уголовная защита. 2008

Еще по теме 4. ТАКТИКА ДОПРОСА:

  1. 3.11. Тактика допроса свидетелей и потерпевших (допрос в условиях бесконфликтной ситуации)
  2. 3.12. Тактика допроса подозреваемых и обвиняемых (допрос в условиях конфликтной ситуации)
  3. 51. ПОНЯТИЕ, ВИДЫ И ЗАДАЧИ ДОПРОСА. ПОДГОТОВКА К ПРОВЕДЕНИЮ ДОПРОСА
  4. 3.1. Понятие и содержание криминалистической тактики
  5. 48. ПОНЯТИЕ И СИСТЕМА КРИМИНАЛИСТИЧЕСКОЙ ТАКТИКИ
  6. 3.7. Допрос
  7. Тема 3.КРИМИНАЛИСТИЧЕСКАЯ ТАКТИКА
  8. 11.3. Допрос обвиняемого
  9. 3.24. Допрос обвиняемого
  10. Часть 1. Начало айки-тактики
  11. Часть 2. Представление Айки-тактики